Подписала заявление

Мы требуем прекратить прославление Сталина

28:08:2009 г.
На днях в Московском метро открылась после реконструкции станция «Курская кольцевая», где восстановлены уничтоженные после разоблачения культа личности Сталина слова старого гимна: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил», а также надпись «За Родину, за Сталина». далее тут

Подписала так:

Керен Певзнер (писатель, дочь, внучка и правнучка врагов народа)

г. Аскалон 2009-09-01 09:19:37

А потом увидела такое:

К негражданам России подписавшим обращание

"Мы требуем ликвидации в Московском метрополитене надписей"
Вы ничего не можете требовать.
Вы не являетесь гражданами.
Вы не платите налоги и не голосуете.


Воистину, каждый народ имеет того правителя, которого он достоин!

Спасибо vadim_i_z за ссылку.

Подписала заявление

Мы требуем прекратить прославление Сталина

28:08:2009 г.
На днях в Московском метро открылась после реконструкции станция «Курская кольцевая», где восстановлены уничтоженные после разоблачения культа личности Сталина слова старого гимна: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил», а также надпись «За Родину, за Сталина». далее тут

Подписала так:

Керен Певзнер (писатель, дочь, внучка и правнучка врагов народа)

г. Аскалон 2009-09-01 09:19:37

А потом увидела такое:

К негражданам России подписавшим обращание

"Мы требуем ликвидации в Московском метрополитене надписей"
Вы ничего не можете требовать.
Вы не являетесь гражданами.
Вы не платите налоги и не голосуете.


Воистину, каждый народ имеет того правителя, которого он достоин!

Спасибо vadim_i_z за ссылку.

Все сегодня о школе, и я о школе

Сегодня объясняю ученикам тему урока, и тут одна женщина совершенно невпопад заявляет:
- Вот если бы я, такая умная как сейчас, пошла бы в первый класс.
- И что было бы? - спросила я.
- Как что? Была бы первой ученицей.
- Это называется синдром доктора Фауста, - сказала я. - Он тоже хотел молодость, но чтобы мозги и опыт остались прежними. Но машиы времени нет, как известно.

Я не сказала ей, что это, в общем-то, синдром второгодника, а не доктора Фауста. Второгодник слышит знакомую тему, он думает, что он ее знает, но он ее только слышит второй раз. Поэтому проваливается еще раз.

- Да уж, нет у нас машины времени, - вздыхает другой ученик.
- А что бы ты сделал, если бы у тебя была машина времени? - я со 100% уверенностью знаю, что он ответит, и он не обманывает моих ожиданий.
- Мне не надо в первый класс, мне бы только на неделю в прошлое слетать и заполнить карточку лото-тото.
Это то, что я предполагала.

Все предсказуемо, скучно и ужасно банально. Пирамида Маслоу, 1 этаж.

Все сегодня о школе, и я о школе

Сегодня объясняю ученикам тему урока, и тут одна женщина совершенно невпопад заявляет:
- Вот если бы я, такая умная как сейчас, пошла бы в первый класс.
- И что было бы? - спросила я.
- Как что? Была бы первой ученицей.
- Это называется синдром доктора Фауста, - сказала я. - Он тоже хотел молодость, но чтобы мозги и опыт остались прежними. Но машиы времени нет, как известно.

Я не сказала ей, что это, в общем-то, синдром второгодника, а не доктора Фауста. Второгодник слышит знакомую тему, он думает, что он ее знает, но он ее только слышит второй раз. Поэтому проваливается еще раз.

- Да уж, нет у нас машины времени, - вздыхает другой ученик.
- А что бы ты сделал, если бы у тебя была машина времени? - я со 100% уверенностью знаю, что он ответит, и он не обманывает моих ожиданий.
- Мне не надо в первый класс, мне бы только на неделю в прошлое слетать и заполнить карточку лото-тото.
Это то, что я предполагала.

Все предсказуемо, скучно и ужасно банально. Пирамида Маслоу, 1 этаж.

Учитель пения и "Интернационал"

В шестом классе к нам пришел новый учитель пения. Звали его Павел Израилевич. Это был тощий пожилой дядька в костюме с жилеткой и больших очках. В руках он держал потертый скрипичный футляр.
Павел Израилевич посмотрел на нас, сухо кивнул, и сказал:
- Дети, мы с вами будем разучивать "Интернационал".
Потом он аккуратно положил футляр на стол, открыл его и достал старую скрипку. Потом смычок. Протер скрипку, наканифолил смычок. Потом вынул из футляра синюю бархатную подушечку и пристроил на плече. Мы следили за этими манипуляциями, как завороженные.

Учитель пения взял смычок и принялся настраивать скрипку. Класс рассмеялся. Но Павел Израилевич зыркнул из-под очков и мы притихли.
- Кто сможет спеть "Интернационал"? - спросил он.
Поднялось несколько рук. Я тоже подняла.
Он вызывал каждого, и вышедший к доске ученик пел куплет. Когда дело доходило до слов "Это есть наш последний и решительный...", то Павел Израилевич останавливал сольное выступление, говорил "достаточно", и отправлял за парту. И вызывал другого. Никому не удавалось допеть до слова "...бой!"

- А теперь под музыку! - скомандовал учитель.
Мы дружно запели под скрипку "Вставай, проклятьем заклейменный..." - получалось лихо. Сейчас я понимаю, что это был за сюр, когда двенадцатилетние дети под аккомпанемент скрипки старого еврея поют "Интернационал", но тогда нам это нравилось.
Когда мы дошли до сакраментальных слов "Это есть наш последний и решительный...", Павел Израилевич резко опустил смычок, поклонился, и сказал:
- А слово "...бой!" мы будем учить на следующем уроке.

Уроки пения были раз в неделю. Всю неделю мы недоумевали, что же такого в слове "бой", что Павел Израилевич не разрешает нам спеть это слово и не могли понять. Следующего урока мы ждали с нетерпением.
И снова учитель вошел в класс, кивнул, не улыбаясь, вытащил скрипку, настроил ее. Никто не смеялся.
Он стал вызывать к доске детей и предлагал каждому спеть "Это есть наш последний и решительный...", но на слове "бой" уже не останавливал. Выслушав всех, он сказал:
- Вы все неправильно спели слово "бой".
- Но почему? - воскликнули мы. Особенно были возмущены те, кто учились в музыкальной школе, в том числе и я.
- Потому что вы все поете вторую половину куплета. А надо первую. Не "си", а "фа".

И он сыграл, как мы пели, и как надо.
- А теперь будем петь правильно! - сказал он и взмахнул смычком.
И мы дружно запели, выводя где надо "фа", а где надо "си".

Я увидела, что Павел Израилевич доволен. Класс, оказывается, состоял не из одних балбесов, которым медведь наступил на ухо.
И снова он взмахнул смычком, и скрипка запела. Он играл нечто невообразимое, сногсшибательное! Спустя много лет я узнала, что это было каприччио для скрипки соло Паганини, но откуда я могла это знать тогда?
Когда Павел Израилевич опустил смычок, весь класс захлопал так, что никто не услышал звонок.

На третий урок Павел Израилевич не пришел. Мне до сих пор неизвестно, почему.

P.S. Вот тут ноты "Интернационала".

Учитель пения и "Интернационал"

В шестом классе к нам пришел новый учитель пения. Звали его Павел Израилевич. Это был тощий пожилой дядька в костюме с жилеткой и больших очках. В руках он держал потертый скрипичный футляр.
Павел Израилевич посмотрел на нас, сухо кивнул, и сказал:
- Дети, мы с вами будем разучивать "Интернационал".
Потом он аккуратно положил футляр на стол, открыл его и достал старую скрипку. Потом смычок. Протер скрипку, наканифолил смычок. Потом вынул из футляра синюю бархатную подушечку и пристроил на плече. Мы следили за этими манипуляциями, как завороженные.

Учитель пения взял смычок и принялся настраивать скрипку. Класс рассмеялся. Но Павел Израилевич зыркнул из-под очков и мы притихли.
- Кто сможет спеть "Интернационал"? - спросил он.
Поднялось несколько рук. Я тоже подняла.
Он вызывал каждого, и вышедший к доске ученик пел куплет. Когда дело доходило до слов "Это есть наш последний и решительный...", то Павел Израилевич останавливал сольное выступление, говорил "достаточно", и отправлял за парту. И вызывал другого. Никому не удавалось допеть до слова "...бой!"

- А теперь под музыку! - скомандовал учитель.
Мы дружно запели под скрипку "Вставай, проклятьем заклейменный..." - получалось лихо. Сейчас я понимаю, что это был за сюр, когда двенадцатилетние дети под аккомпанемент скрипки старого еврея поют "Интернационал", но тогда нам это нравилось.
Когда мы дошли до сакраментальных слов "Это есть наш последний и решительный...", Павел Израилевич резко опустил смычок, поклонился, и сказал:
- А слово "...бой!" мы будем учить на следующем уроке.

Уроки пения были раз в неделю. Всю неделю мы недоумевали, что же такого в слове "бой", что Павел Израилевич не разрешает нам спеть это слово и не могли понять. Следующего урока мы ждали с нетерпением.
И снова учитель вошел в класс, кивнул, не улыбаясь, вытащил скрипку, настроил ее. Никто не смеялся.
Он стал вызывать к доске детей и предлагал каждому спеть "Это есть наш последний и решительный...", но на слове "бой" уже не останавливал. Выслушав всех, он сказал:
- Вы все неправильно спели слово "бой".
- Но почему? - воскликнули мы. Особенно были возмущены те, кто учились в музыкальной школе, в том числе и я.
- Потому что вы все поете вторую половину куплета. А надо первую. Не "си", а "фа".

И он сыграл, как мы пели, и как надо.
- А теперь будем петь правильно! - сказал он и взмахнул смычком.
И мы дружно запели, выводя где надо "фа", а где надо "си".

Я увидела, что Павел Израилевич доволен. Класс, оказывается, состоял не из одних балбесов, которым медведь наступил на ухо.
И снова он взмахнул смычком, и скрипка запела. Он играл нечто невообразимое, сногсшибательное! Спустя много лет я узнала, что это было каприччио для скрипки соло Паганини, но откуда я могла это знать тогда?
Когда Павел Израилевич опустил смычок, весь класс захлопал так, что никто не услышал звонок.

На третий урок Павел Израилевич не пришел. Мне до сих пор неизвестно, почему.

P.S. Вот тут ноты "Интернационала".